|
Аверченко зайчики на стенеПо ту сторону (Аверченко) — ВикитекаМир таинственного и загадочного — мир прекрасный, привлекательный и, в то же время, страшный, именно этой своей загадочностью и таинственностью. Немногие могут заглянуть за страшную завесу неизвестного, а те, кто заглянул, на всю жизнь сохраняют в душе холодный ужас, а на голове много лишних прядей седых волос. В моей жизни было всего три случая таинственных, непонятных явлений, которые находятся всецело по ту сторону человеческого постижения и при воспоминаниях о которых сердце мое наполняется удивлением и страхом, а по спине пробегает лёгкая, холодная дрожь. * * * Первый случай был давно, во дни моей молодости. Однажды, когда я прогуливался по пустынному полю, ко мне подошла старая цыганка и, пытливо взглянув в лицо, сказала: — Барину скоро предстоит дорога. — Откуда ты знаешь? — удивленно вскричал я. — Старая Любка всё знает, — зловеще сказала цыганка. Поражённый этим странным предсказанием, я дал цыганке двугривенный, и она исчезла. Прошло года три. Я уже стал забывать о своей прогулке, встрече с цыганкой и ее словах, как однажды осенью на моё имя пришла телеграмма, чтобы я экстренно выезжал в N, где жил мой дядя. Полный тяжёлых предчувствий, поехал я в N и на вокзале, встретив тётку, узнал печальную новость: дядя вчера умер! — А какое у нас сегодня число? — спросил я. — Десятое. — Поразительно! — подумал я. — Ровно три года и десять дней со времени моей встречи с цыганкой… Откуда она могла знать о предстоящей смерти дяди и тёткиной телеграмме? Рассказывая о последних минутах дяди, тётка сообщила, что старик за десять минут до смерти был ещё жив… Эта странность ещё больше утвердила меня в мысли, что между двумя рассказанными случаями: предсказанием цыганки и смертью дяди была какая-то загадочная, неразрешимая человеческим пониманием, связь… * * * Второй случай был совсем недавно. До сих пор я не могу прийти в себя, и если до сих пор я не верил в необъяснимое в природе, то этот случай с категорической ясностью мог поколебать мой скептицизм. Был солнечный светлый день, исключавший всякую возможность предположения о чём нибудь таинственном, что случается только в страшные, к миме осенние ночи… Мне нужно было сделать кое какие покупки. Я нанял по часам извозчика — молодого, безусого парня (я это хорошо запомнил). Мы заезжали в несколько мест, и я, думая о своих делах, совершенно забыл об извозчике и его ординарной наружности. Последнее место, куда я заехал, был банк. Закончив в несколько минут свои дела, я вышел на улицу, вскочил в пролётку и приказал извозчику ехать домой. Он ударил по лошадям и, пошевелившись на козлах (я никогда не забуду этой минуты…), медленно обернул ко мне свое лицо. — Куда прикажете? — спросил извозчик, глядя на меня исподлобья. Я вскрикнул и закрыл в ужасе лицо руками: на меня смотрело бородатое, старообразное лицо с длинными усами и морщинами на щеках. До сих пор я твёрдо помню, что между тем, как я впервые нанял этого извозчика, и страшным моментом его поворота ко мне прошло не более двух часов… Откуда же могла взяться эта большая борода, усы и морщины у моложавого безусого парня?! Что случилось за это время в природе? Пронеслось ли над нашими головами несколько никем не замеченных десятков лет, украсивших парня всеми атрибутами зрелого возраста, или… сам дьявол сидел на козлах, меняя по своему желанию личину извозчика? Удивительнее всего, что старый извозчик уже не помнил улицы, с которой он впервые взял меня, и странными мне показались его преувеличенные поклоны и благодарность, когда я уплатил ему условленные два рубля за время. Кто был мой извозчик? Тайна, по-прежнему, окутывает этот страшный вопрос непроницаемым покровом… Разрешится ли она когда-нибудь? Бог весть. * * * Третий случай я считаю самым страшным. Однажды прислуга сообщила мне, что в полнолуние на чердаке появляется какая-то белая фигура, пугающая всех своим зловещим видом. — Вздор, — улыбаясь, сказал я. — Почему именно в новолуние? Если она является, то может явиться когда угодно. Но прислуга стояла на своем. — Хорошо, — сказал я. — Я проверю это. Теперь как раз не новолуние, и я посмотрю — явится ли твое привидение? В ту же ночь я, с замирающим сердцем и, не слушая уверений прислуги, что раз нет новолуния, не будет и привидения, отправился на чердак. Рано утром, бледный, с перекошенным от ужаса лицом, я еле сполз с чердака вниз. На все вопросы у меня только и хватило пролепетать: — Прислуга была права… Новолуния не было, привидение, действительно, не появилось. Ясно, что в новолуние, значит, оно является. После этого необъяснимого случая прошло много времени… Я тогда же немедленно настоял на переезде с ужасной квартиры, но даже и теперь, когда я вспоминаю о ночи на чердаке, волосы мои шевелятся, и я стараюсь изгнать из памяти эту ночь, убедившую меня в существовании таинственных, призрачных существ загробного мира… Аркадий Тимофеевич Аверченко. Биографическая справкаПервый рассказ Аркадия Аверченко "Уменье жить" был опубликован в харьковском журнале "Одуванчик" в 1902 г. В октябре 1903 г. в Харькове в газете "Южный край" был опубликован его рассказ "Как мне пришлось застраховать жизнь". Серьезной заявкой литератора явился рассказ "Праведник", опубликованный в Санкт-Петербурге в "Журнале для всех" в 1904 г. В период революционных событий 1905-1907 гг. Аверченко обнаруживает публицистический талант, широко публикуя в периодических изданиях очерки, фельетоны и юморески. В 1906 г. он стал редактором сатирического журнала "Штык", быстро запрещенного цензурой. После закрытия этого журнала возглавил журнал "Меч", тоже вскоре закрытый. В 1907 г. Аркадий Аверченко переехал в Петербург и начал работать секретарем редакции сатирического журнала "Стрекоза". Через год он предложил реорганизовать издание и с 1 апреля 1908 г. "Стрекозу" сменил новый еженедельник "Сатирикон". За время работы Аверченко в "Сатириконе" этот журнал стал необычайно популярен, редкий номер издания обходился без рассказа или юморески Аверченко. По мотивам его рассказов ставились пьесы во многих театрах страны. В 1910 г. вышли три книги Аверченко, сделавшие его известным всей читающей России: "Веселые устрицы", "Рассказы (юмористические)", книга 1, "Зайчики на стене", книга 2. В 1910-1912 гг. Аверченко неоднократно совершал путешествия по Европе со своими друзьями - художниками Радаковым и Ремизовым, о которых рассказал в вышедшей в 1912 г. книге "Экспедиция сатириконцев в Западную Европу". В том же году вышли книги "Круги по воде" и "Рассказы для выздоравливающих", утвердившие за Аверченко звание "короля смеха". Позже появились произведения "О хороших в сущности людях" (1914), "Сорные травы" (1914 - под псевдонимом Фома Опискин), "Чудеса в решете" (1915), "Позолоченные пилюли" (1916), "Синее с золотом" (1917). Аверченко писал также многочисленные театральные рецензии под псевдонимами А-е, Волк, Фома Опискин, Медуза-Горгона, Фальстаф и др. В 1913 г. редакция "Сатирикона" раскололась, и "аверченковским" журналом стал "Новый Сатирикон". Аверченко и весь коллектив журнала заняли отрицательную позицию по отношению к cоветской власти. Февральскую революцию Аверченко приветствовал, но Октябрьскую не принял. В августе 1918 г. "Новый Сатирикон" был запрещен. Осенью 1918 г. писатель уехал на белогвардейский юг, там он сотрудничал в газетах "Приазовский край" и "Юг", выступал с чтением своих рассказов. В начале апреля 1919 г. он приехал в Севастополь. Здесь вместе с писателем Анатолием Каменским Аверченко заведовал литературной частью театра-кабаре "Дом артиста", созданного в Севастополе в сентябре 1919 г. Одной из первых постановок театра стала новая пьеса Аверченко "Лекарство от глупости", в которой автор выступал и в качестве актера. В начале 1920 г. севастопольский театр "Ренессанс" поставил пьесу Аверченко "Игра со смертью". В апреле 1920 г. в Севастополе открылся театр "Гнездо перелетных птиц", в котором писателя-юмориста принимали всегда с радостью. Он гастролировал с театром по Крыму, побывав с концертами в Балаклаве, Евпатории и Симферополе. В октябре 1920 г. Аверченко отбыл в Константинополь (Стамбул) с одним из последних врангелевских транспортов, успев перед отъездом издать сборник рассказов и фельетонов "Нечистая сила". В Константинополе в то время находилось огромное количество русских беженцев. Аверченко совмещал творческую деятельность с организаторской: создал эстрадный театр "Гнездо перелетных птиц", сам возглавлял труппу (этот театр, вместе с кабаре Александра Вертинского "Черная роза", был самым известным в эмигрантской среде). Аверченко совершил несколько гастрольных поездок по Европе, а затем эмигрировал через Константинополь за рубеж. В 1921 г. в Париже был опубликован сборник памфлетов Аверченко "Дюжина ножей в спину революции", за ним последовал сборник "Дюжина портретов в формате будуар". 13 апреля 1922 г. Аверченко переехал в Софию, затем в Белград, однако ни в одном из этих городов надолго не остался. 17 июня 1922 г. он переехал на постоянное место жительства в Прагу. Чехии Аверченко сразу приобрёл популярность; его творческие вечера пользовались шумным успехом, а многие рассказы были переведены на чешский. Работая в известной газете Prager Presse, Аркадий Аверченко написал много рассказов, в которых чувствовалась ностальгия и огромная тоска по родине, один из которых - рассказ "Трагедия русского писателя". В Праге он успел написать и опубликовать сборники рассказов "Дети", "Смешное в страшном", "Записки Простодушного. Я в Европе", "Отдых на крапиве", пьесу "Игра со смертью" и др. В 1924 г. Аркадий Аверченко перенес операцию по удалению глаза, после которой долго не мог оправиться; вскоре резко стала прогрессировать болезнь сердца. 28 января 1925 г. его в почти бессознательном состоянии положили в клинику при Пражской городской больнице с диагнозом "ослабление сердечной мышцы, расширение аорты и склероз почек". Спасти его не смогли, и утром 12 марта 1925 года он умер. Похоронен Аверченко на Ольшанском кладбище в Праге. Последней работой писателя стал юмористический роман "Шутка мецената", написанный в Сопоте в 1923 г. а изданный в 1925 г. уже после его смерти. Материал подготовлен на основе информации открытых источников Ихневмоны (Аверченко) — ВикитекаРедактор сказал мне: — Сегодня открывается выставка картин неоноваторов, под маркой «Ихневмон». Отправляйтесь туда и напишите рецензию для нашей газеты. Я покорно повернулся к дверям, а редактор крикнул мне вдогонку: — Да! забыл сказать самое главное: постарайтесь похвалить этих ихневмонов… Неудобно, если газета плетется в хвосте новых течений и носит обидный облик отсталости и консерватизма. Я приостановился. — А если выставка скверная? — Я вас потому и посылаю… именно вас, — подчеркнул редактор, — потому что вы человек добрый, с прекрасным, мягким и ровным характером… И найти в чем-либо хорошие стороны — для вас ничего не стоит. Не правда ли? Ступайте с Богом. Когда я, раздевшись, вошел в первую выставочную комнату, то нерешительно поманил пальцем билетного контролера и спросил: — А где же картины? — Да вот они тут висят! — ткнул он пальцем на стены. — Все тут. — Вот эти? Эти — картины? Стараясь не встретиться со мной взглядом, билетный контролер опустил голову и прошептал: — Да. По пустынным залам бродили два посетителя с испуганными, встревоженными лицами. — Эт-то… забавно. Интер-ресно, — говорили они, пугливо косясь на стены. — Как тебе нравится вот это, например? — Что именно? — Да вот там висит… Такое, четырехугольное. — Там их несколько. На какую ты показываешь? Что на ней нарисовано? — Да это вот… такое зеленое. Руки такие черные… вроде лошади. — А! Это? Которое на мельницу похоже? Которое по каталогу называется «Абиссинская девушка»? Ну, что ж… Очень мило! Один из них наклонился к уху другого и шепнул: — А давай убежим!.. Я остался один. Так как мне никто не мешал, я вынул записную книжку, сел на подоконник и стал писать рецензию, стараясь при этом использовать лучшие стороны своего характера и оправдать доверие нашего передового редактора. — «Открылась выставка „Ихневмон“, — писал я. — Нужно отдать справедливость — среди выставленных картин попадается целый ряд интересных удивительных вещей… Обращает на себя внимание любопытная картина Стулова „Весенний листопад“. Очень милы голубые квадратики, которыми покрыта нижняя половина картины… Художнику, очевидно, пришлось потратить много времени и труда, чтобы нарисовать такую уйму красивых голубых квадратиков… Приятное впечатление также производит верхняя часть картины, искусно прочерченная тремя толстыми черными линиями… Прямо не верится, чтобы художник сделал их от руки! Очень смело задумано красное пятно сбоку картины. Удивляешься — как это художнику удалось сделать такое большое красное пятно. Целый ряд этюдов Булюбеева, находящихся на этой же выставке, показывает в художнике талантливого, трудолюбивого мастера. Все этюды раскрашены в приятные темные тона, и мы с удовольствием отмечаем, что нет ни одного этюда, который был бы одинакового цвета с другим… Все вещи Булюбеева покрыты такими чудесно нарисованными желтыми волнообразными линиями, что просто глаз не хочется отвести. Некоторые этюды носят удачные, очень гармоничные названия: „Крики тела“, „Почему“, „Который“, „Дуют“. Сильное впечатление производит трагическая картина Бурдиса „Легковой извозчик“. Картина воспроизводит редкий момент в жизни легковых извозчиков, когда одного из них пьяные шутники вымазали в синюю краску, выкололи один глаз и укоротили ногу настолько, что несчастная жертва дикой шутки стоит у саней, совершенно покосившись набок… Когда же прекратятся наконец издевательства сытых, богатых самодуров-пассажиров над бедными затравленными извозчиками! Приятно отметить, что вышеназванная картина будит в зрителе хорошие гуманные чувства и вызывает отвращение к насилию над слабейшими…» Написав все это, я перешел в следующую комнату. Там висели такие странные, невиданные мною вещи, что если бы они не были заключены в рамы, я бился бы об заклад, что на стенах развешаны отслужившие свою службу приказчичьи передники из мясной лавки и географические карты еще не исследованных африканских озер… Я сел на подоконник и задумался. Мне вовсе не хотелось обижать авторов этих заключенных в рамы вещей, тем более что их коллег я уже расхвалил с присущей мне чуткостью и тактом. Не хотелось мне и обойти их обидным молчанием. После некоторого колебания я написал: «Отрадное впечатление производят оригинальные произведения гг. Моавитова и Колыбянского… Все, что ни пишут эти два интересных художника, написано большей частью кармином по прекрасному серому полотну, что, конечно, стоит недешево и лишний раз доказывает, что истинный художник не жалеет для искусства ничего. Помещение, в котором висят эти картины, теплое, светлое и превосходно вентилируется. Желаем этим лицам дальнейшего процветания на трудном поприще живописи!» Просмотрев всю рецензию, я остался очень доволен ею. Всюду в ней присутствовала деликатность и теплое отношение к несчастным, обиженным судьбою и Богом людям, нигде не проглядывали мои истинные чувства и искреннее мнение о картинах — все было мягко и осторожно. Когда я уходил, билетный контролер с тоской посмотрел на меня и печально спросил: — Уходите? Погуляли бы еще. Эх, господин! Если бы вы знали, как тут тяжело… — Тяжело? — удивился я. — Почему? — Нешто ж у нас нет совести или что?! Нешто ж мы можем в глаза смотреть тем, кто сюда приходит? Срамота, да и только… Обрываешь у человека билет, а сам думаешь: и как же ты будешь сейчас меня костить, мил-человек?! И не виноват я, и сам я лицо подневольное, а все на сердце нехорошо… Нешто ж мы не понимаем сами — картина это или што? Обратите ваше внимание, господин… Картина это? Картина?! Разве такое на стенку вешается? Чтоб ты лопнула, проклятая!.. Огорченный контролер размахнулся и ударил ладонью по картине. Она затрещала, покачнулась и с глухим стуком упала на пол. — А, чтоб вы все попадали, анафемы! Только ладонь из-за тебя краской измазал. — Вы не так ее вешаете, — сказал я, следя за билетеровыми попытками снова повесить картину. — Раньше этот розовый кружочек был вверху, а теперь он внизу. Билетер махнул рукой: — А не всё ли равно! Мы их все-то развешивали так, как Бог на душу положит… Багетщик тут у меня был знакомый — багеты им делал, — так приходил, плакался: что я, говорит, с рамами сделаю? Где кольца прилажу, ежели мне неизвестно, где верх, где низ? Уж добрые люди нашлись, присоветовали: делай, говорят, кольца с четырех боков — после разберут!.. Гм… Да где уж тут разобрать! Я вздохнул: — До свиданья, голубчик. — Прощайте, господин. Не поминайте лихом — нету здесь нашей вины ни в чем!.. — Вы серьезно писали эту рецензию? — спросил меня редактор, прочтя исписанные листки. — Конечно. Все, что я мог написать. — Какой вздор! Разве так можно трактовать произведения искусства? Будто вы о крашеных полах пишете или о новом рисуночке ситца в мануфактурном магазине… Разве можно, говоря о картине, указать на какой-то кармин и потом сразу начать расхваливать вентиляцию и отопление той комнаты, где висит картина… Разве можно бессмысленно, бесцельно восхищаться какими-то голубыми квадратиками, не указывая — что это за квадратики? Для какой они цели? Нельзя так, голубчик!.. Придется послать кого-нибудь другого. При нашем разговоре с редактором присутствовал неизвестный молодой человек, с цилиндром на коленях и громадной хризантемой в петлице сюртука. Кажется, он принес стихи. — Это по поводу выставки «Ихневмона»? — спросил он. — Это трудно — написать о выставке «Ихневмона». Я могу написать о выставке «Ихневмона». — Пожалуйста! — криво улыбнулся я. — Поезжайте. Вот вам редакционный билет. — Да мне и не нужно никакого билета. Я тут у вас сейчас и напишу. Дайте-ка мне вашу рецензию… Она, правда, никуда не годится, но в ней есть одно высокое качество — перечислено несколько имен. Это то, что мне нужно. Благодарю вас. Он сел за стол и стал писать быстро-быстро. — Ну вот, готово. Слушайте: «Выставка „Ихневмон“. В ироническом городе давно уже молятся только старушечья привычка да художественное суеверие, которое жмурится за версту от пропасти. Стулов, со свойственной ему дерзостью большого таланта, подошел к головокружительной бездне возможностей и заглянул в нее. Что такое его хитро-манерный, ускользающе-дающийся, жуткий своей примитивностью „Весенний листопад“? Стулов ушел от Гогена, но его не манит и Зулоага. Ему больше по сердцу мягкий серебристый Манэ, но он не служит и ему литургии. Стулов одиноко говорит свое тихое, полузабытое слово: жизнь. Заинтересовывает Булюбеев… Он всегда берет высокую ноту, всегда остро подходит к заданию, но в этой остроте есть своя бархатистость, и краски его, погашенные размеренностью общего темпа, становятся приемлемыми и милыми. В Булюбееве не чувствуется тех изысканных и несколько тревожных ассонансов, к которым в последнее время нередко прибегают нервные порывистые Моавитов и Колыбянский. Моавитов, правда, еще притаился, еще выжидает, но Колыбянский уже хочет развернуться, он уже пугает возможностью возрождения культа Биллитис, в ее первоначальном цветении. Примитивный по синему пятну „Легковой извозчик“ тем не менее показывает в Бурдисе творца, проникающего в городскую околдованность и шепчущего ей свою напевную, одному ему известную, прозрачную, без намеков сказку…» Молодой человек прочел вслух свою рецензию и скромно сказал: — Видите… Здесь ничего нет особенного. Нужно только уметь. Редактор, уткнувшись в бумагу, писал для молодого господина записку на аванс. Я попрощался с ними обоими и устало сказал: — От Гогена мы ушли и к Зулоаге не пристали… Прощайте! Кланяйтесь от меня притаившемуся Моавитову, пожмите руку Бурдису и поцелуйте легкового извозчика, шепчущего прозрачную сказку городской околдованности. И передайте Булюбееву, что, если он будет менее остро подходить к бархатистому заданию — для него и для его престарелых родителей будет лучше. Редактор вздохнул. Молодой господин вздохнул, молча общипывая хризантему на своей узкой провалившейся груди… Общественное достояниеОбщественное достояниеfalsefalse Аверченко А.. Собрание сочинений Том 2 Зайчики на стенеАверченко А.Арка́дий Тимофе́евич Аве́рченко (1881—1925) — русский писатель, сатирик, театральный критик.[1] БиографияДореволюционная жизньРодился 15 (27) марта 1881 года в Севастополе в семье небогатого коммерсанта Тимофея Петровича Аверченко. А. Т. Аверченко окончил всего два класса гимназии, так как ввиду плохого зрения не мог долго заниматься. Но недостаток образования со временем компенсировался природным умом. Работать Аверченко начал рано, ещё в 15 лет, когда поступил на службу в частную транспортную контору. Продержался он там недолго, чуть больше года. В 1897 году Аверченко уезжает работать конторщиком в Донбасс, на Брянский рудник. На руднике он проработал три года, впоследствии написав несколько рассказов о тамошней жизни («Вечером», «Молния» и др). В начале 1900-х годов он переезжает вместе с правлением рудников в Харьков, где 31 октября 1903 года в газете «Южный край» появляется его первый рассказ. В 1906—1907 он, "совершенно забросив службу", редактирует сатирические журналы «Штык» и «Меч», а в 1907 году его наконец увольняют из правления со словами: «Вы хороший человек, но ни к чёрту не годитесь». После этого, в январе 1908 года, А. Т. Аверченко уезжает в Санкт-Петербург. Итак, в 1908 году Аверченко становится секретарём сатирического журнала «Стрекоза» (впоследствии переименованным в «Сатирикон»), а в 1913 — его редактором. Аверченко многие годы с успехом работает в коллективе журнала с известными людьми — Тэффи, Сашей Чёрным, Осипом Дымовым, Н. В. Ремизовым (Ре-ми), и др. Именно там появились его самые блестящие юмористические рассказы. За время работы Аверченко в «Сатириконе», этот журнал стал необычайно популярен, по мотивам его рассказов ставились пьесы во многих театрах страны. В 1910—1912 Аверченко неоднократно ездит в путешествия по Европе со своими друзьями-сатириконцами (художниками А. А. Радаковым и Ремизовым). Эти путешествия послужили Аверченко богатым материалом для творчества: в 1912 году вышла его популярная книга «Экспедиция сатириконцев в Западную Европу». А. Т. Аверченко писал также многочисленные театральные рецензии под псевдонимами Ave, Волк, Фома Опискин, Медуза-Горгона, Фальстаф и др. После Октябрьской революции всё резко изменилось. В августе 1918 года большевики закрыли "Новый сатирикон" вместе с другими оппозиционными изданиями. Аверченко и весь коллектив журнала заняли отрицательную позицию по отношению к Советской власти. Чтобы вернуться к себе в родной Севастополь (в Крым, занятый белыми), Аверченко пришлось пройти через многочисленные передряги, в частности, пробираться через оккупированную немцами Украину. С июня 1919 года Аверченко работал в газете «Юг» (впоследствии «Юг России»), агитируя за помощь Добровольческой армии. 15 ноября 1920 Севастополь был взят красными. За несколько дней до этого Аверченко на одном из последних пароходов уехал в Константинополь. После эмиграцииВ Константинополе Аверченко почувствовал себя более-менее уютно, так как там в то время находилось огромное количество русских беженцев, таких же как и он. В 1921 году в Париже опубликовал сборник памфлетов «Дюжина ножей в спину революции», названный Лениным «высокоталантливой книжкой … озлобленного до умопомрачения белогвардейца». За ним последовал сборник «Дюжина портретов в формате будуар». 13 апреля 1922 года Аверченко переезжает в Софию, затем в Белград. Ни в одном из этих городов Аверченко надолго не остался, а переехал 17 июня 1922 года в Прагу на постоянное место жительства. В 1923 году в берлинском издательстве «Север» вышел его сборник эмигрантских рассказов «Записки Простодушного». Жизнь вдали от Родины, от родного языка была очень тяжела для Аверченко; этому были посвящены многие его произведения, в частности, рассказ «Трагедия русского писателя». В Чехии Аверченко сразу приобрёл популярность; его творческие вечера пользовались шумным успехом, а многие рассказы были переведены на чешский. Работая в известной газете «Prager Presse», Аркадий Тимофеевич написал много искромётных и остроумных рассказов, в которых всё же чувствовалась ностальгия и огромная тоска по старой России, навеки канувшей в прошлое. В 1925 году, после операции по удалению глаза Аркадий Аверченко серьёзно заболел. 28 января его в почти бессознательном состоянии положили в клинику при Пражской городской больнице с диагнозом «ослабление сердечной мышцы, расширение аорты и склероз почек». Спасти его не смогли, и утром 12 марта 1925 года он умер. Похоронен Аверченко на Ольшанском кладбище в Праге. Последней работой писателя стал роман «Шутка Мецената», написанный в Сопоте в 1923 году, а изданный в 1925, уже после его смерти. Примечания
Литература
СсылкиИсточник: Аверченко А. |
